Публикации

This chapter provides a preliminary analysis and explanations for the topics and problems that are explored in the book. In particular, the complexities and contradictions in the use of the concepts of Islamism, radical Islamism, and moderate Islamism are shown. One of the ideas that we argue is that, under certain conditions (in particular, a strong political order and participation of Islamists in elections), moderate groups begin to prevail, whereas with the banning of Islamist organizations and the persecution of them radical ones do. Such ambivalence of Islamism is not always taken into account, which sometimes leads to serious political consequences. One of the most acute issues is whether Islam is compatible with democracy? Probably, to a certain extent, it is. On the other hand, since the Islamists enjoy broad popularity among the Muslim populations, the democratic procedures are generally profitable for them. That is why it is impossible and dangerous to try to completely separate democratic and Muslim values, but it is necessary to search for a certain balance between them. In this introductory chapter, we also introduce a series of issues that are analyzed in the chapters of this monograph such as the Arab Spring and opportunities for democracy in Muslim countries; Islamism and Values; the Middle East, revolutions, World System, and Geopolitics; Islamic Radicalism and Terrorism. The Arab Spring is one of the main issues of this introductory chapter and this monograph. These events revealed the forces and problems which turned the renovation expectations of the spring into the gloomy reality of winter. Thus, answering the question in the headline of the present chapter, we can say: revolutions have only exacerbated the Arab countries’ problems. Unfortunately, over the seven years none of the Arab revolutions has solved any serious problem (and probably, will ever be able to). But, of course, in the sense of historical experience, with regard to the possibilities of searching for new forms of organizing society, these revolutions were of great importance for the region. However, the price of such experience is too high.

Настоящее исследование содержит подробный анализ моделей общественного мнения мусульман, в частности среди арабского населения (региона Ближнего Востока и Северной Африки – БВСА). Используя международные базы данных World Values Survey, the Arab Barometer Project and the Arab Opinion Index, авторы сравнивают модели общественного мнения жителей региона БВСА и жителей других стран мира, и строят научные прогнозы об изменении ценностных ориентаций в исследуемом регионе в целом.  Используя факторные индексы стран на основе различных опросов, авторы также приводят сводные индексы по уровню поддержки демократии и либерального общества на глобальном уровне в целом, и в мусульманском мире в частности. Они анализируют многовариантную модель структуры общественного мнения в арабском мире на основе более 40 переменных для респондентов из 12 стран-членов Лиги арабских государств (ЛАГ), что охватывает 67% всего населения арабских стран.  В одной из глав книги предлагается анализ социально-политической ситуации в арабских странах накануне событий Арабской весны, а также влияние этих событий на соседние регионы и другие страны мира в целом. В арабских революциях важную роль играли новые информационные технологии, а революционные настроения подпитывались распространением радикальных идей в обществе. Немаловажную роль сыграли такие факторы, как быстрая урбанизация, увеличение доли молодых людей в общей численности населения стран и тд. Монография содержит оптимистичные прогнозы относительно общей, долгосрочной тенденции к демократии и сопротивляемости арабского и мусульманского гражданского общества росту исламизма. Тем не менее особо подчеркивается рост антисемитских взглядов в регионе, что становится предметом обсуждения в данной книге в более широком контексте –  явления ксенофобии в традиционных обществах. 

В настоящей статье проверяется гипотеза о том, что, в противоположность мнению Р. Инглхарта и К. Вельцеля, статистически значимые межпоколенческие различия в индивидуальных ценностных ориентациях наблюдаются не только в развитых странах. Для проверки гипотезы использованы микроданные 5-й (2005-2009 гг.) и 6-й (2010-2014 гг.) волн World Values Survey, включающих информацию по ценностным ориентациям более 150 тыс. индивидов из 78 стран, представляющих все обитаемые континенты и цивилизации мира. Выявлено, что подавляющее большинство как развитых, так и развивающихся стран демонстрируют сильные и значимые корреляции возраста респондентов с определенными ценностными ориентациями (по шкалам Ш. Шварца). Это позволяет предполагать (сообразно с идеями самого Шварца) наличие некоторых универсальных или, как минимум, чрезвычайно широко распространенных механизмов влияния биологического и социального возраста на ценностные ориентации. Полученные результаты позволяют по-новому взглянуть на некоторые важные глобальные вопросы, прежде всего на то, как человеческие ценности могут меняться в ближайшие десятилетия, в особенности в свете стремительно идущих в последнее время процессов глобального старения населения, продолжение которых уверенно прогнозируется и на ближайшее будущее.

Показано, что частота переворотов и попыток переворотов примерно в равной степени связана как с уровнем коррумпированности, так и с уровнем подушевого ВВП, причем в отношении попыток свержения центральной власти влияние уровня ВВП на душу населения оказывается немного сильнее, а в отношении свержения всех органов власти в совокупности, как центральных, так и местных, степень коррумпированности оказывает большее воздействие. При этом оба показателя находятся в тесной связи между собой, однако скорость роста ВВП не имеет устойчивой корреляции с коррупцией и слабо коррелирована с частотой попыток насильственного свержения органов государственной власти. Полученные зависимости сложным образом связаны с ценностными представлениями. В группе развитых стран с уровнем коррумпированности менее 40 баллов (по 100-балльной шкале) наблюдается существенная положительная корреляция между некоррумпированостью и ценностями самовыражения. В остальных странах ценности не оказывают влияния на уровень коррумпированности, зато влияют на темпы экономического роста и частоту попыток свержения власти. Проведенное исследование показало, что при равных уровнях коррумпированности в странах низкого и среднего уровня экономического развития для устойчивости власти и быстрого экономического роста полезен отказ от традиционализма и вреден слишком ранний переход к ценностям самовыражения. Однако переход через рубеж подушевого ВВП 20-25 тыс. долл. в год затруднителен, если не сопровождается снижением уровня коррумпированности ниже уровня в 40–50 баллов. Есть основания предполагать, что современная Россия с подушевым ВВП около 25 тыс. долл. в год и уровнем коррумпированности выше 70 баллов, может находиться именно в такой ситуации. 

В статье показано: имеются все признаки того, что заработала движущая сила подъема шестого большого цикла Кондратьева – инновационные технологии шестого технологического уклада, включая магистральные инфраструктурные технологии – цифровые технологии и платформы. Вместе с тем в среднесрочной перспективе восстановление мировой экономики (подъем шестого большого цикла Кондратьева) может столкнуться с целой серией рисков. Рассматриваются пять ключевых рисков, которые могут подорвать стабильность восстановления: неравенство, недостаток потребительского спроса, нестабильность финансовой системы, протекционизм, экологические катаклизмы. Если они реализуются, то неизбежны частые кризисы, которые будут тормозить подъем мировой экономики в 2020-е гг. В заключительной части статьи анализируются перспективы развития экономики России в среднесрочном периоде. Демонстрируется, что прорывными направлениями развития экономики нашей страны являются следующие: технологический прорыв, комплексная автоматизация и развитие инфраструктуры. Особое внимание уделено третьему направлению, в частности мегапроекту «Интегральная евразийская инфраструктурная система», который мог бы стать мощным локомотивом для динамичного пространственного и экономического развития России в XXI в. Предварительные расчеты, проведенные нами в последнее время, показывают, что уже на первом этапе реализации мегапректа в начале 2020-х гг. будет достигнуто дополнительное ускорение темпов экономического роста на 1,5 п. п. и на 2,5 п. п. – к середине 2020-х гг. Это означает, что с учетом потенциальных темпов инерционного роста экономики России в 2 % мы к 2025 г. достигнем темпов роста в 4,5 %, то есть выше среднемировых. Но самым главным результатом реализации указанного мегапроекта станет обеспечение тесной связанности всей территории Российской Федерации, сглаживание резких различий между регионами России и укрепление ее безопасности. Показано, что происходящее в настоящее время восстановление мировой торговли и экономики, обусловленное вхождением в фазу подъема шестой длинной волны глобального экономического развития Кондратьева, создает для России уникальное «окно возможностей» для успешного проведения политики реформ, способных закрепить текущий экономический подъем и повысить потенциальные темпы его роста в среднесрочном периоде.

В статье исламизм описывается как многогранный, многомерный и постоянно изменяющийся феномен, который проявляет себя на разных уровнях. Невозможно постичь современные мусульманские (и тем более арабские) общества без учета влияния ислама как одновременно идеологии, культурной среды, модальности и образа жизни. Было бы ошибкой представлять исламизм как нарост на теле мусульманских обществ. На самом деле исламизм во многом отражает сущность современных мусульманских обществ, способ мышления и жизни большинства их населения. Это во многом помогает поддерживать социальные, экономические, политические и различные другие субсистемы на разных уровнях общества, а также создает своеобразную исламскую модель модернизации. В этой статье мы представляем наше собственное видение причин глубокой интеграции исламизма в мусульманские общества, аргументируем, почему на современном этапе устранить исламизм невозможно и почему для снижения влияния радикального исламизма необходимо искать компромисс с умеренными исламистами.

В статье рассматриваются ценностные ориентации Афразийской зоны нестабильности на основе двух гендерных измерений: потестарного и экономического. В Афразийскую зону нестабильности авторы включают Ближний Восток (включая Северную Африку) и Большой Средний Восток (включая Среднюю Азию и Пакистан), а также страны Сахеля. Проведенный анализ позволяет сделать вывод, что по некоторым ценностным показателям страны афразийская зоны образуют достаточно компактный кластер, который заметно отличается как от стран Африки южнее Сахеля, так и от восточно-исламских стран (Бангладеш, Индонезия и Малайзия). При этом особо выражены в этих измерениях отличия стран афразийской зоны от Африки южнее Сахеля. Восточно-исламские страны достаточно сильно отличаются от стран афразийской зоны в политическом гендерном пространстве, однако их отличия не столь выражены в экономическом гендерном пространстве, хотя и эти отличия, тем нее менее, являются статистически значимыми. Данное обстоятельство неплохо коррелирует с тем, что для стран Африки южнее Сахеля характерна высокая экономическая активность женщин, что радикально отличает их от стран Афразийской зоны, для большинства которых характерны рекордно низкие показатели доли экономически активных женщин. В то же самое время страны восточного ислама (для которых характерны показатели доли экономически активных женщин, близкие к среднемировым) не столь сильно отличаются от стран афразийской зоны по этому показателю (хотя эти различия всё-таки достаточно значительны).

В статье представлен анализ влияния событий «арабской весны» 2011 года на дестабилизацию в Восточной Европе, в том числе на подъем протестной активности. Показываются элементы сходства протестов в Восточной Европе с протестами периода «арабской весны», анализируются способы заимствования паттернов дестабилизации. Волна протестной активности после 2011 года сравнивается с предыдущей, инициированной мировым финансово-экономическим кризисом 2008–2009 годов. Помимо внешнего фактора «арабской весны» обсуждаются внутренние факторы протестной активности второй волны финансово-экономического кризиса, связанного с экономическим кризисом в Португалии, Италии, Испании, Греции. Выделяются наиболее характерные формы дестабилизации для Восточной Европы: антиправительственные демонстрации, массовые беспорядки, террористические действия, партизанские действия. Анализируется вклад украинской революции в 2014 году в динамику насильственных форм протеста в Восточной Европе. Объясняя особый случай Украины, выбивающийся из общего тренда Восточной Европы, авторы показывают, что данная страна в период 2013–2014 годов переходит от менее насильственных факторов дестабилизации (антиправительственные демонстрации и массовые беспорядки) к более насильственным (повстанческие действия и террористические атаки), что является уникальным для Восточной Европы рассматриваемого периода, но имеет много закономерных параллелей в глобальном масштабе.

В статье речь идет о росте социально-политической нестабильности в арабском мире и странах Тропической и Южной Африки после «арабской весны». Авторы исследуют масштабы ее глобального эха 2011-2015 гг. на основе четырех показателей дестабилизации по международной базе данных Cross-National Time Series (CNTS) – антиправительственные демонстрации, массовые беспорядки, политические забастовки, террористические акты / «партизанские действия». При этом, для сравнения, динамика дестабилизационных процессов показана за более продолжительный период (с 1995 по 2015 гг.). Рост общего числа антиправительственных демонстраций и массовых беспорядков в Африке южнее Сахары (АЮС) в 2011–2015 гг. был слабее, чем в большинстве других мир-системных макрозон, но по меркам самого региона этот рост был очень заметным. При этом, по данным системы CNTS, в 2014 г. в странах АЮС он оказался исторически рекордным за весь период наблюдений, т.е. с 1919 г.

The formation of the Afroeurasian world-system was one of the crucial points of social evolution, starting from which the social evolution rate and effectiveness increased dramatically. In the present article we analyze processes and scales of global integration in historical perspective, starting with the Agrarian Revolution. We connect the main phases of historical globalization with the processes of the development of the Afroeurasian world-system. In the framework of the Afroeurasian world-system the integration began a few thousand years BCE. In this world-system the continental and supracontinental links became rather developed long before the Great Geographic Discoveries and thus, they could quite be denoted as global (albeit in a somehow limited sense). As some researchers are still inclined to underestimate the scale of those links in the pre-Industrial era, it appears necessary to provide additional empirical support for our statement. It also turns necessary to apply a special methodology (which necessitated the use of the world-system approach). We analyze some versions of periodization of globalization history. We also propose our own periodization of globalization history using as its basis the growing scale of intersocietal links as an indicator of the level of globalization development.   

After the beginning of the Arab Spring in 2011, explosive global growth was observed for the majority of indicators of sociopolitical destabilization in all parts of the World System. In order to identify the structure of this destabilization wave, we apply a series of statistical techniques such as trend analysis and t-tests to study the degrees of intensification of various instability indicators (as recorded by the Cross-National Time Series database). We reveal explosive global growth in anti-government demonstrations, riots, general strikes, terrorist attacks/guerrilla warfare and purges, as well as in the global integral index of sociopolitical destabilization. On the other hand, no statistically significant growth has been detected for assassinations and major government crises, whereas for such an important indicator of global sociopolitical destabilization, as the global number of coups and coup attempts, we find a statistically significant decrease.

During the last millennium the world economic and geopolitical conflicts were to a great extent connected: different crises in the World System's evolution stimulated geopolitical shifts and vice versa. This article argues that in the 15th century different geopolitical events and conflicts in Central Asia initiated the fall of the previous World System and the rise of the new one. This transformation resulted in the fall of overland and river trade routes, including the Great Silk Route, which passed through Central Asia. World trade shifted to sea and ocean routes, and European countries became the center of the new World System. Now, in the beginning of the 21st century a new transformation of the World System is underway. The center of economic and political development is migrating gradually to the East: this is why the geopolitical role of the Central Asian states is increasing. Central Asian states are a very important part of the New Silk Route; this route is to connect Eastern Asia with Europe and the Middle East. The United States, China, Russia, and other states are ardently competing to control the New Silk Route. Hence, different geopolitical, social, and military conflicts are probable in Central Asia. So economic and political integration in Eurasia between Russia, China, the United States and Central Asian states is very important for the geopolitical stabilization of the region. The article evaluates the main scenarios of geopolitical changes in Central Asia.

Aims: To explain comprehensively variations in adult male mortality rate in Europe, and in particular, high mortality in some East European countries with particular focus on specific patterns of alcohol consumption. Short summary: Per capita distilled spirits consumption is found to be the strongest determinant of the adult male mortality rate in Europe as soon as the unrecorded alcohol consumption is taken into account. It turns out to be much stronger than the other tested significant determinants such as per capita health expenditures, smoking prevalence, consumption of hard drugs and per capita consumption of vegetables and fruit.

Methods: Ordinary least squares (OLS) multiple regression with adult male mortality rate as a dependent variable, and various indicators of alcohol and drug consumption as well as logarithm of gross domestic product (GDP) per capita, logarithm of total per capita health expenditures, latitude (climatic factors), per capita fruit and vegetable consumption, smoking prevalence as independent factors.

Results: Per capita distilled spirits consumption turns out to be the strongest determinant of the adult male mortality rate in Europe as soon as the unrecorded alcohol consumption is taken into account. It turns out to be much stronger than the other tested significant determinants of the adult male mortality rate such as per capita health expenditures, smoking prevalence, consumption of hard drugs and per capita consumption of vegetables and fruit. Still, higher per capita wine consumption has turned out to be a marginally significant determinant of the higher adult male mortality rate in some tests. Latitude, beer and soft drug consumption have turned out insignificant in this study.

Conclusions: Spirits consumption is a major risk factor of adult male mortality, with significantly greater impact compared to beer and wine. Therefore, reduction in distilled spirits consumption in hard liquor drinking areas should be a major target in health policy.

For the first-world citizens, globalisation seems to be an all-pervasive phenomenon. Our research reveals that global connectivity rates differ dramatically for various countries and correspondingly, their populations. What will this picture look like in, say, 50 years? We combine demographic projections with our knowledge on the recent dynamics of national rates of global connectivity to estimate the proportion of world population which is expected to live in countries with varying rates of global connectivity. We show that the distribution of world population among the states with various rates of global connectivity is bound to experience significant changes in the coming decades, which should be taken into account at various attempts of providing global foresight.